В 1979 году
потери
Советского
Союза в
Афганистане
составили 86
человек. В 1980
году СССР
потерял 1484
человека.
Всего лишь
час до вылета
нам дан, всего
лишь час
последней
передышки.
Сказали нам:
летим в
Афганистан. В
Кабул летят
вчерашние
мальчишки...
В
январе 1980 года
соединения и
части 40-й
Армии под
командованием
генерал-майора
Ю. В.
Тухаринова
заняли
ключевые
позиции в
ряде
провинций
страны и
совместно с
афганской
армией взяли
под охрану
важнейшие
административные
центры,
жизненно
важные
объекты,
аэродромы и
основные
автомобильные
магистрали -
Хайратон,
Пули-Хумри,
Кабул,
Джелалабад;
Кушка, Герат,
Кандагар;
Кундуз,
Файзабад.
Особое
внимание
уделено
объектам
советско-афганского
сотрудничества:
газопромыслы
Джаркудук и
Шиберган,
электростанция
в районе
Суруби, ряда
предприятий
в Кабуле и
Мазари-Шарифе,
а также
туннель
через
перевал
Саланг.
С
вводом в
Афганистан
ограниченного
контингента
советских
войск
руководство
бывшего
Советского
Союза
поначалу не
предполагало
вести боевые
действия
против
мятежников,
оно
рассчитывало,
по-видимому,
на то, что
само
присутствие
наших войск
позволит
афганским
руководителям
стабилизировать
обстановку.
Однако ход
событий,
особенно
антиправительственные
выступления
непосредственно
в Кабуле в
двадцатых
числах
февраля 1980
года,
вынудили
советское
руководство
согласиться
на то, чтобы
совместно с
Вооруженными
Силами ДРА
начать
активные
боевые
действия по
разгрому
отрядов
оппозиции. К
этому
времени
мятежники
оказывали
постоянное
огневое
воздействие
на советские
части и
подразделения,
которые
находились в
согласованных
с
правительством
ДРА
гарнизонах. В
такой
критической
ситуации
дальнейшее
уклонение от
оказания
военной
помощи
правительству
ДРА не имело
смысла.
В
феврале-марте
советские
батальоны
совместно с
двумя
афганскими
под
руководством
генерал-лейтенанта
В.А.
Меримского
провели
крупную
операцию
против
мятежников в
провинции
Кунар. Еще
летом 1979 года
афганский
горно-пехотный
полк в этой
провинции
перешел
сторону
мятежников. С
тех пор они
чувствовали,
себя
вольготно в
приграничном
с Пакистаном
Кунаре, а
полки 9-й
горно-пехотной
дивизии н
ганской
армии
отсиживались
в пунктах
дислокации - в
Асадабаде,
Асмаре и
Барикоте. Эта
операция
прошла
успешно, но
военные
успехи были
закреплены,
поскольку
органы
власти
смогли
утвердиться
в уездах.
Мятежники по
прежнему
сохранили
влияние на
местное
селение.
Причин для
этого было
более чем
достаточно:
мошрюе
влияние
ислама,
сильные
племенные
традиции,
экономические
связи,
беззащитность
населения и
отсутствие
тесных
контактов
органов
власти в
уездах (волостях)
с жителями.
Таким
образом,
Кунарская
операция,
успешно,
проведенная
в первой
половине
марта, не
привела к
стабилизации
обстановки в
этой
провинции.
Поэтому в мае
в Кунаре была
проведена
еще одна
операция.
С
весны 1980 года
части 40-й
Армии были
втянуты в
междоусобную
войну в
Афганистане
хотя это и не
входило в
планы
советского
руководства.
Кроме
операций в
провинции
Кунар, боевые
действия
проводились
и в других
районах.
Сначала
отряды
моджахедов
пытались
действовать
в о крытую, но
вынуждены
были быстро
перестроиться
и перейти к
тактике
действий "из-за
угла", ибо
открытые
столкновения
оказались им
не под силу.
Войска 40-й
Армии,
полностью
перехвати
инициативу,
от
непродолжительных
по времени
ограниченных
по площади
операций
перешли
крупномасштабным.
Весной
проводились
операции по
обеспечению
функционирования
основных
автомагистралей,
также боевые
действия в
провинциях
Пактия - Газни,
первая
Панджшерская
операция,
летом в
Хазараджате
и Логаре,
осенью -
вторая
Панджшерская
операция,
боевые
действия в
провинции
Нангархар.
Особого
внимания
заслуживает
операция "Удар"
(ноябрь-декабрь)
в
центральных
провинциях,
которые
непосредственно
примыкали к
Кабулу. По
сути, она была
первой из
числа
крупных, при
ее
проведении
были
достигнуты
существенные
результаты.
В
течение
всего года
проводились
рейды,
обеспечивающие
движение по
дороге Кабул -
Кандагар. Но
военные
успехи не
закреплялись
по-прежнему
укреплением
органов
власти в
уездных
волостях.
Бабрак
Кармаль и
другие
руководители
отсиживались
в Кабуле, а
если кто-то из
них
отправлялся
в тот или иной
провинциальный
центр, то
вместе с
советским
представителем,
полагаясь, на
соответствующую
охрану.
Итак,
возникли
острые
противоречия.
С одной
стороны, ввод
40-й Армии и
изменения в
руководстве
государством
вселяли
надежду на
перемены к
лучшему, а с
другой -
усиление
сопротивления
моджахедов,
продолжающиеся
распри
внутри НДПА,
инертность
крестьянских
масс и
настороженность
в племенах
препятствовали
стабилизации
обстановки
на местах.
Большая
часть
территории
страны
оставалась
под
контролем
моджахедов.
Некоторые
военачальники
40-й Армии и
аппарата
Главного
военного
советника
пришли к
выводу, что
боевые
действия
против
моджахедов ("борцов
за веру") по
своей сути
есть
гражданская
война, и
советские
полки и
батальоны
были втянуты
в боевые
действия
против своей
воли. Вместе с
тем наши
офицеры,
сержанты и
солдаты
поставленные
перед ними
задачи
выполняли,
как
полагается,
проявляя при
этом
изрядное
мужество и
отвагу.
Заслуживают
внимания
мнения
непосредственных
участников
событий.
Так, рядовой
Эдуврд
Оганов,
водитель
бензовоза,
вспоминает:
"Мы
переходили
границу в 1979
году по
понтонному
мосту. Ехали
на КАМАЗах,
бензовозах.
Каждая
машина в
длину около
двадцати
метров, 5
метров -
расстояние
между
машинами. И
вот 120 машин,
умноженные
на 25 - три
километра - и
есть длина
колонны. Из
них к концу
службы (а
прослужил я
там год и
восемь
месяцев)
осталось
только две -
моя и друга-таджика.
Сначала
мы ехали по
пустыне.
Дорога была
тяжелая,
незнакомая,
ехать трудно,
не более 30-40
километров в
час. По дороге
кто-то отдал
приказ
выключить
фары. Ехали на
габаритах, а
потом и
вообще
выключили
свет... Да,
забыл
сказать,
перед
выходом за
границу у нас
документы
отобрали, а на
грудь
повесили
бирки - там
группа крови,
резус.
Сначала
бирки были
деревянные, а
позже выдали
металлические.
Ведь кто-то
специально
их
разрабатывал,
делал, деньги
получал.
Значит, это
кому-то было
нужно.
Моя
работа? Я знал
только одну
дорогу -
Саланг.
Перевал
Саланг
находится в
провинции
Баглан,
объект
первостепенной
важности на
основной
магистрали
Хайратон -
Кабул. Если
следовать к
перевалу с
севера, то
четыре
больших
серпантина
предшествуют
непосредственно
туннелю. На
высоте около
3,5 км - туннель
длиной почти
2,7 км, шириной 3
метров,
высотой 4,7
метра. Над
туннелем
почти
полукилометровая
горная
порода. После
туннеля -
спуск в
кабульскую
долину. Эту
трассу у нас
называли
позже "Дорогой
жизни". Когда
первый раз я
туда
поднимался,
из носа и ушей
шла кровь -
сильный
перепад
давления. А
потом привык.
По этой
дороге
сделал около
90 "ходок".
На
перевале
есть туннель.
Освещение
было, но из-за
высокой
загазованности
и отсутствия
тяги не было
видимости.
Приспособились.
Из кабины
высовываешь
палку, когда
едешь на
ощупь, она
царапает
стену - значит,
все
нормально.
Перестала
царапать -
руль держи
вправо. А
рядом
встречная
колонна.
Водители в
туннеле не
погибали, а
вот 16
ракетчиков
задохнулись".
Э. Оганов
имеет в виду "ЧП"
в туннеле.
О
нем в рабочей
тетради
начальника
штаба 40-й
Армии
генерал-майоре
В. М.
Панкратова
есть такая
запись:
"23
февраля 1980
года в 23.00 при
совершении
марша
зенитно-ракетной
бригадой и 186
мсп во время
прохождения
туннеля (перевал
Саланг)
водитель
одной из
машин ударил
автомобилем
в стену.
Машины,
идущие за ним,
остановились.
Образовалась
пробка. В
результате
загазованности
в туннеле
началась
паника.
Отдельные
военнослужащие
стали
стрелять. В
результате 16
человек
отравились
выхлопными
газами в
туннеле, в том
числе два
офицера.
Четыре
человека
получили
огнестрельные
ранения и у
одного
сломана нога.
Причиной
данного
происшествия
явилась
плохая
организация
марша,
пропуска
колонны
через
туннель. Для
проведения
расследования
направлена
комиссия под
руководством
первого
заместителя
командующего
армией
генерал-майора
Б. Ткача.
Принятыми
мерами
пробка
ликвидирована
в 10.00. Движение в
туннеле
возобновилось".
Далее
Э. Оганов
говорит
откровенно: "О
службе в
Афганистане
многое можно
рассказать,
но не люблю я
вто. Служил -
куда
денешься.
Афган есть
Афган. Как-то
в одной из
совместных
операций с
афганским
подразделением
их командир
подарил мне
Коран. "Держи,
- говорит, - при
себе. В пути
он тебя будет
хранить".
Пришло время,
нас - на "дембель"
по приказу в
ноябре 1981 года.
Вернулся на
родину с
войны, и что
меня
особенно
поразило - это
враждебное
отношение к "афганцам".
В военном
билете "афганцем"
не значусь,
там лишь одна
печать
войсковой
части ПП 127717 - и
ни слова о
пребывании в
ДРА и участии
в боевых
действиях. "Выходил"
свидетельство
о праве на
льготы "афганца".
У нас так
бывает... Но
сегодня я
лично
благодарю
тех людей,
которые хоть
как-то, хоть
чем-то хотят
напомнить
живым о нас и
о тех, кто
остался по ту
сторону
войны. Вечная
им память...".
Другой
участник
событий в
Афганистане,
рангом
значительно
выше Э.
Оганова,
генерал-лейтенант
И. Ф. Рябченко
вспоминает:
"Сначала
нас
встречали
как героев -
народ
радовался,
ликовал. Но он
радовался, с
моей точки
зрения, тому,
что Амин был
уничтожен.
Ведь он
жестоко
расправлялся
с теми, кто
выступал
против
правительственных
войск:
посылал
карательные
отряды и с
чисто
восточной
жестокостью
наводился
порядок, там
все
сжигалось,
уничтожалось...
И
самым
правильным,
целесообразным
было бы уйти
нам оттуда
сразу на
выполнение
тех задач, о
которых вели
разговор в
начале
афганской
эпопеи - выйти
на основные
коммуникации,
которые шли
из Пакистана,
Ирана,
перекрыть
все дороги и
тропки, не
допустить
провоза
оружия,
перехода
моджахедов,
душманов - тех
противников,
которые
выступали
против
центральной
власти. Тогда
бы мы не
ввязли в эту
бойню, а их
борьбу друг
против друга".
Еще
одно
свидетельство
- Карим улла
Хам-джорд из
Джелалабада:
"В декабре 1979
года я гостил
у брата в
Баграме.
Между 18 и 19
часами 25
декабря на
здешний
аэродром
стали
приземляться
грузовые
самолеты,
каких я ранее
не видел. Их
много.
В
20.00 неожиданно
прекратились
телевизионные
передачи. По
радио
звучала
только
музыка. Даже
мой брат,
военный
летчик, не
знал, чьи
самолеты
садились на
его
аэродроме.
Чужие - знали
все. Через 5
минут
самолеты
поднимались
в воздух.
Началась
стрельба. И
только утром
увидели: на
аэродроме
советские, а
не
американские
самолеты, а по
улицам шли
советские
танки.
Нам,
мальчишкам,
было
интересно:
подбегали к
машинам,
солдаты
дарили
значки,
кокарды,
меняли
продукты на
сигареты,
жвачку.
Первые наши
друзья ушли
через три дня.
Их место
занимали
новые
подразделения.
А по ночам
моджахеды
ходили по
домам и
забирали
мальчиков: "Воевать
не можешь,
патроны
подавать
будешь!".
Это
подтверждается
краткой
записью в
рабочей
тетради
генерал-лейтенанта
В. М.
Панкратова 6
сентября 1980
года: "Гульбеддин
дал лозунг:
Каждый
мальчишка
должен брать
оружие и
стрелять на
дорогах - так
угодно
Аллаху. А что
возьмет из
подбитой
машины, это
Аллах даст
ему в подарок".
Генерал-лейтенант
В. П. Черемных:
"Я служил в
ЛенВО первым
заместителем
начальника
штаба округа.
После 27
декабря 1979
года, через
некоторое
время, меня
вызвали из
Ленинграда в
Москву. Там я
узнал о своем
новом
назначении -
советником
начальника
Генштаба
афганских
вооруженных
сил. Когда в
феврале 1980
года я прибыл
в Кабул и
окунулся в
изучение
обстановки,
причем в
довольно-таки
сложных
условиях (антиправительственные
выступления
в столице), то
понял: мы
столкнулись
с острыми
противоречиями.
Наши
батальоны и
полки
втягивались
в боевые
действия
против своей
воли...".
Едва
ли не в каждой
российской
семье, как
дорогие
реликвии,
бережно
хранятся
письма с "той",
теперь уже
далекой
войны. Письма
родных и
близких, не
вернувшихся
домой. Теперь
к ним
прибавились
свежие, еще не
пожелтевшие
от времени.
Чем же они
отличаются -
разве что
формой: там -
треугольники,
здесь -
конверты.
А содержание,
глубинная
суть на
удивление
схожи. И те, и
другие
словно
пропитаны
трогательной
заботой о
мамах и папах,
сестренках и
братишках,
бабушках и
дедушках, а
также
страстным
желанием
жить. "Ждите
меня - и я
вернусь!" - и
сквозь
неторопливую
вязь
мальчишеских
почерков и
беглую
россыпь
торопливых
строк,
брошенных на
бумажный
лист перед
походом, боем,
дежурством,
подобно
упругим
побегам
пробивается
эта мысль,
хотя авторы
не всегда
выставляли
ее напоказ -
напротив,
чаще всего
тщательно
маскировали.
Причем,
совершенно
не важно, кто
их писал -
новобранец
или ветеран,
рядовой или
офицер: война
нивелирует
чувства,
обостряя
главные,
стирая
второстепенные,
хотя, впрочем,
не разложить
их вот так по
полочкам.
Они
попадали в
Афганистан,
как на край
земли, в
диковинное,
экзотическое
место - ведь
большинство
не выезжало
до того
времени за
пределы
родной
области. И
всему
удивлялись':
надрывным
крикам
муэдзинов, по
несколько
раз в сутки
сзывающих
правоверных
на молитву,
женщинам в
черном, как
призраки: они
ассоциировались
с "духами" -
чем-то
бесплотным,
неосязаемым.
Они
заворожено
наблюдали,
как горец
разматывает
с головы
чалму:
четырнадцатиметровая
ткань служит
ему и
скатертью, и
одеялом, и
простыней. Им
было больно
смотреть на
чумазых
афганских
мальчишек -
искалеченных,
с оторванной
рукой или
ногой. Им не
было
известно
чувство
страха и
опасности:
оно пришло
гораздо
позже, когда
сами
окунулись в
круговерть
событий.
Чуть
не каждый
день, а то по
несколько
раз в сутки, к
ним
обращались
афганские
товарищи с
просьбой
разминировать
дорогу или
дом,
поддержать "огоньком"
попавшую в
засаду
группу,
обезвредить
крупную
банду,
терроризирующую
население,
захватить
верблюжий
караван с
оружием,
боеприпасами,
направляющийся
из Пакистана.
Наши
воины
мужественно
и честно
выполняли
свой долг. Но
те, кто не
избежал
смерти,
похоронены,
хотя и с
почестями, но
без огласки,
где они
погибали.
Такой "несуразице",
царившей в
стране, нет
оправдания!
Генерал-полковник
Г. А.
Стефановский,
бывший член
Военного
совета
Туркестанского
округа, в
своей книге "Пламя
афганской
войны" не
скрывает: "Фамилии,
имена и
отчества
погибших уже
замелькали в
разного рода
донесениях,
документах и
справках, а в
радиоэфир
оборванные
жизни шли под
мрачным
кодом "ноль
двадцать
первый".
Через
некоторое
время
обработают,
обернут
целлофаном,
заварят в
цинковый
гроб, оставив
маленькое
окошечко, и
обобьют
досками.
Пройдет
прощальный
траурный
митинг.
Боевые
друзья
проводят в
последний
путь
товарища,
каждый будет
вспоминать,
когда и при
каких
обстоятельствах
виделся
последний
раз с живым
старшим
лейтенантом
или
сержантом.
Затем
их погрузят в
транспортный
самолет.
Бортмеханик
осмотрит
большие
опечатанные
деревянные
ящики, со
вздохам
пометит что-то
бумагах и
отправится к
командиру
экипажа,
докладывать,
что все
готово к
перевозке. С
этс момента
самолет
превращается
из небесного
трудяги-грузовичка
в "Черный
тюльпан".
Черный
тюльпан - это
радио
позывной.
Этим
позывным
вызывали
самолет. "Груз
двести" - так
по коду
обозначали
погибших.
Гроб с телом
погибшего
сопровождал
тот, кто был с
ним в
последнем
бою, или друг,
или офицер из
той части, где
он служил. В
самолете,
который
отправляли
на Родину,
кроме
экипажа,
никого не
было. Самолет
летел по
очереди в те
города,
поселки и
села, откуда
были
погибшие.
А
в Союзе, на
каком-либо
провинциальном,
как правило,
аэродроме
его отправят
на самую
дальнюю
стоянку и
подальше от
глаз. Экипаж,
измученный
долгим
перелетом
сопровождающие
отправятся
искать
столовую и
ночлег, а
горькая
весть уже
поднимает на
ноги
военкоматовское
и
гарнизонное
начальство.
Начнется
обычная
суета по
похоронному
обряду
погибших
воинов".
"Да,
мы пришли в
Афганистан
выполнять
интернациональный
долг и
выполнили
его, - скажет
десятилетие
спустя
генерал-лейтенант
запаса И. Ф.
Рябченко на
встрече о
матерью
погибшего в
Афганистане
сына Н. И.
Прохоровой. -
Это была
война, где или
ты, или - тебя!
Тысячи
погибших,
изувеченных,
пропавших
без вести.
Гибли из-за
того, что не
знали и не
могли знать
обстановки,
гибли по
доверчивости...
Раздаются
еще голоса,
что война зта
нужна была
военным.
Военным-то
как раз она и
не нужна! Это
мы отчетливо
сознавали
уже в первые
дни
пребывания в
Афганистане.
Писали,
требовали, но
увы... Не
слушали нас,
не приняли
там, "наверху",
единственного
решения даже
тогда, когда в
воздух
поднялись и
взяли. курс на
родину
первые "Черные
тюльпаны"...
Хоронить
"афганцев" с
почестями на
родине не п о
л а г а л о с ь.
Хоронили
тихо. Но как
бы тихо
родители ни
прощались со
своими
сыновьями, о
горе
узнавали
многие. Как бы
строго ни
запрещали
надписи на
могилах "Погиб
в
Афганистане",
все знали -
погиб именно
там.
И
все же они
возвращались
домой не в
цинковых
гробах на
крыльях "Черного
тюльпана".
Они
возвращались
в родные
места
орденоносцами,
обретали
вторую жизнь
в образе
бюстов и стел,
обелисков и
гранитных
плит с
выбитыми на
них именами
героев. Они
возвращались
к нам, живым,
незатухающим
эхом вечной
памяти. И это
все, что
остается от
человека,
прожившего
на земле
девятнадцать-двадцать
лет -
волнующий
воображение
след. По
крайней мере,
для
мальчишек,
примеряющих
его подвиг "на
себя"...
...Каждый
раз при
упоминании
об афганской
войне, по
любому
поводу
родители еще
и еще раз
вчитываются
в до боли
знакомые,
успевшие
пожелтеть
письма,
пытаясь
отыскать
между строк
недосказанное,
установить
хотя бы
примерно, где
и при каких
обстоятельствах
пал смертью
их сын, внук,
муж. Чаще
всего детали
не удается
воскресить,
обозначить
географически
и
хронологически.
Ведь письма
датировались
днем жизни, а
в течение его
менялись и
координаты
расположения
частей, и
боевая
ситуация.
Поэтому
мы
попытались,
хотя бы
приблизительно,
схематично
восполнить
сведения, не
содержащиеся
в "похоронках",
ответить на
вопрос: что,
где и когда
произошло
накануне или
в момент
гибели воина.
Параллельно
со
своеобразными
некрологами
попробуем
воспроизвести
свидетельства
участников
войны,
справки,
официальную
статистику -
все, что
собрано по
крупицам
разных
источниках
документального
характера.
Может, хоть
это облегчит
боль родных,
не
перестающих
ждать
возвращения
"афганцев":
ведь до сих
пор матери по
ночам
тревожно
ждут стука в
окно или
внезапного
скрипа двери...